Засланец - Страница 12

Дед поднял руку. Пение и пляски прекратились. Вождь отступил на шаг, оглядел меня, как художник – завершенное полотно. Милостиво кивнул. Я поднялся с колен.

– Ступай в лес, Странный, и принеси детеныша стреножника! – воззвал ко мне Дед. – Тогда сможешь сидеть у костра воинов и получать свою долю общей добычи!

Он потряс посохом – пулеметные ленты глухо брякнули. Деревенские снова запели. На этот раз пение походило на вой. Оплакивают они меня, что ли? Превентивно, так сказать… Под это леденящее душу исполнение из общинного дома вышла Мира, одетая по-праздничному. Потупив взор, она спустилась по лесенке и протянула то, что держала на раскрытых ладонях.

Я взял этот странный предмет, напоминающий детскую погремушку, и, не зная, что с ним делать, высоко поднял над головой. Племя одобрительно взвыло. Дед поманил Бора и указал ему на меня. Боров вразвалочку приблизился, ткнул пальцем в «погремушку».

– Это манок, – пояснил он. – Если им легонько и одинаково потряхивать, детеныш стреножника сам вылезет из гнезда и пойдет за тобой. Ты, Странный, главное, не сбейся, а то манок услышит самка, и тогда тебе несдобровать.

– Как он хоть выглядит? – осведомился я. – И где его искать?

– Как выйдешь из деревни, поверни направо, – начал объяснять Бор, – так, чтоб речка была у тебя по левую руку… Дойдешь до Сухого лога, начинай трясти манком, как я сказал. Когда детеныш вылезет, ты сразу поймешь, что это он… А уж если покажется его мамаша – тем более!

Боров хохотнул и с размаху огрел меня по спине. Я едва устоял на ногах.

– Ты бы мне винтарь вернул, – пробурчал я.

Бор осклабился.

– Не положено, Странный, – сказал он. – Малые даже ножа с собой не берут.

Сам ты странный, подумал я… А ведь верно, странный он парень, этот Бор. Вроде дикарь, но речь местами напоминает городскую. Да и это покровительственно-пренебрежительное отношение к вождю… Может, все дело в том, что Боров работал на руднике, где и пообтесался? Не знаю… не знаю…

Я двинулся к воротам, толпа новоявленных соплеменников пошла следом. Мне хотелось увидеть скиллу. Мало ли, вдруг больше не доведется. Но ее не было среди провожатых. Наверное, бродит где-то по своим знахарским делам.

За околицей у выгребной ямы провожающие остановились, выкрикивая мне напутственные речи. Я сделал им ручкой, перемахнул через яму и углубился в лес.

Удивительно, всего полчаса назад я беззаботно бултыхался в здешней речушке, не ожидая подвоха со стороны леса, а теперь крадусь, прислушиваясь и принюхиваясь – не сидит ли под ближайшим кустом кровожадная зверюга. Как сказал древний философ, зло и добро – лишь качество наших намерений. Когда я кувыркался у речки, мои намерения оставались чистыми, а значит, и опасаться было нечего. Теперь же я крался по лесу, чтобы похитить детеныша у матери, кем бы она ни была, и, следовательно, опасался. Не лови, и не будешь пойманным…

Сухой лог я видел впервые, но сразу догадался, что это он.

Из ноздреватых пластов подтаявшего снега торчали раздутые, будто трупы, стволы путниковых деревьев. Сквозь прорехи в лопнувшей коре сыпалась труха. Зимы на Дожде скоротечны, и листва никогда не облетает полностью, но в Сухом логе ее давно не осталось. Граница между живым, шелестящим, стрекочущим, журчащим лесом и этой мертвой зоной была совершенно отчетливой, как будто кто-то очертил огненным перстом круг и запретил живым переступать его.

Хлюпая пятками по скользкой, расползающейся серо-коричневой жиже, которая покрывала Сухой лог от края до края, я осторожно проник на десяток шагов вглубь. Чувствовал я себя довольно глупо. Голый, разрисованный кровью невинного животного, с детской погремушкой в руке… Но мне позарез нужно было стать своим в деревне. Чтобы ни одна городская собака не усомнилась в моей социальной принадлежности, чтобы в глазах солдат на заставах Котла-на-Реке я выглядел полноценным дикарем-воином.

Я легонько встряхнул погремушкой-манком. В мертвенной тишине Сухого лога звук получился излишне громким, но отступать было некуда. И я зашагал дальше, несильно и ритмично потряхивая манком. При этом я не забывал поглядывать по сторонам. Через пятнадцать минут я достиг противоположного края лога. Ничего не произошло. Уж не подшутил ли надо мной Дед? Откуда я знаю, может, у него такое чувство юмора? Как бы там ни было, мне следовало продолжать игру. Я двинулся в обратный путь, понемногу забирая вправо. О ритмичности потряхивания погремушкой я уже не заботился.

И напрасно.

С треском раздвинулись сухие заросли, и на заслякощенную поляну выступил трехногий гигант. Задрав голову, я уставился на него. Не понять было, что передо мной: растение, животное или же механизм. Ни то, ни другое, ни третье. Конечности пятиметровой, не меньше, высоты были похожи на лишенные коры стволы путниковых деревьев: пульсирующие бледно-желтые волокна, словно мышцы, обвивали их сверху донизу. В нижней части конечности были связаны чем-то вроде ловчей сети, которая не мешала им свободно двигаться. Венчало стреножник утолщение, напоминающее перевернутую луковицу. Я стоял и смотрел, как зачарованный, на приближающееся чудовище.

Опасности я не ощущал. Мне было любопытно, как это создание сохраняет равновесие и ориентируется в пространстве. Никаких органов чувств у него не наблюдалось. Из ступора меня вывел шорох за спиной. Я оглянулся: крохотная копия трехногого гиганта появилась с противоположной стороны поляны.

Ага, вот и детеныш. Теперь его, значит, надо схватить и сбежать.

Я шагнул к детенышу, напрочь забыв о погремушке. Манок предательски затрещал. Детеныш стреножника неуверенно переступил всеми тремя ногами. Зато его мамаша отреагировала мгновенно. Один гигантский шаг – и сеть, которой она была «стреножена», захлестнула меня. Я выронил идиотскую погремушку, рванулся, но только запутался еще сильнее. Стреножник замер, присел на полусогнутых. Утолщение наверху булькнуло и раскрылось, словно устьице исполинского цветка. Из устьица выплеснулся пучок щупальцев.