Винтолеты отстали еще сильнее. Состязание пара и дизелей подходило к развязке. На моих глазах летающие машины развернулись и двинули перпендикулярным железной дороге курсом. Тогда я уперся в пол прикладом автомата, словно это был костыль, поднялся, ощущая боль в каждой мышце, и вернулся к своим невольным попутчикам.
Больше не было философских диспутов и взаимных упреков. Профессор, съежившись, сидел в кресле и молчал. Кочегар занялся уборкой в кабине, а машинист пытался починить то, что было возможно починить. Я устало опустился в обитое дерматином кресло кочегара. Отомкнул от автомата рожок; внутри него еще желтели пули.
Ну, хоть что-то осталось. Прекрасно. В прошлом провалившиеся шпионы пускали себе пулю в лоб, но не сдавались врагу. Мне же не нужно будет принимать столь радикальное решение, а всего лишь осуществить джант домой, на Землю.
Но прежде я должен увидеть и оценить эту проклятую Великую Машину. Кто знает, быть может, Ревнители Ктулбы возводят очередную пирамиду Хеопса – грандиозную, наполненную сакральным смыслом, но абсолютно бесполезную вещь.
Посмотрим. Там, за темным хребтом, – Лесогорье, где воспитывают и обучают юных скилл. А чуть дальше, за узким проливом, – остров Целеста.
Я почти у цели. Находясь внутри водоворота событий, я почти не думал ни о своей миссии, ни о Тени. Настало время вспомнить, зачем я здесь.
– Сколько мы сможем ехать еще? – спросил я машиниста. И удивился тому, насколько сонно и устало звучит мой голос.
– Миль сорок, сударь. А дальше начнется закрытая территория, – ответил тот.
– У вас есть какая-нибудь еда? – снова поинтересовался я.
– Никак нет, – виновато опустил глаза машинист.
– Ладно.
В кабину намело снега. Сначала он сразу таял, но через какое-то время под окнами стала собираться льдистая кашица, кочегар зачерпывал ее лопатой и вышвыривал наружу. Гуляли пробирающие до мозга костей сквозняки. Если бы не жар, струящийся из топки котла, всем нам пришлось бы туго.
Вскоре локомотив сбавил ход. Я напряженно вглядывался в метель, бушующую в предгорьях. В беспокойной мгле вырисовались силуэты строений. Я увидел строй пакгаузов вдоль путей, несколько конструкций, напоминающих силосные башни, одно здание, которое, несомненно, было административным, и металлическую громаду эллинга для дирижабля. Впереди не теплилось ни одного огонька. На первый взгляд, этот объект был действительно заброшен.
– Останавливай! – приказал я машинисту. Тот послушно переключил рычаги.
Локомотив тряхнуло. Заскрежетали колеса по покрытым тонкой наледью рельсам. Потом тряхнуло снова, на этот раз – куда сильнее, и всем пришлось за что-то схватиться, чтобы устоять на ногах.
Южный экспресс прекратил движение.
Я смотрел на своих спутников, а те глядели на меня. Машинист и кочегар боялись, что по прибытии на место они перестанут быть полезными, и я пущу их в расход. В тусклом электрическом свете на лицах железнодорожников отчетливо проступала белизна. Профессор не сводил с меня усталого и опустошенного взгляда. Его губы подергивались то ли в нервном тике, то ли от беззвучного плача.
– Желаю вам вернуться в столицу целыми и невредимыми, – я повесил автомат на плечо. Больше мне нечего было сказать этим людям. И вообще в сложившейся ситуации стоило бы промолчать. Но проклятая человеческая натура, наличие у меня которой отрицал Брукс, заставила произнести эту, по сути, бесполезную фразу. Наверное, я все-таки был никудышным засланцем Карты. Слишком часто давала о себе знать эта рудиментарная человечность.
– Погодите, – через силу произнес профессор. Он тяжело оперся на подлокотники, кресло заскрипело. Брукс встал. – Я пойду с вами.
Я нахмурился. Для магистра Ревнителей Ктулбы это было неожиданное решение.
– Зачем, профессор? – я бросил взгляд за окно, на снегопад. В иных обстоятельствах его можно было назвать красивым. Струи, свитые из крупных, лохматых хлопьев, хлестали наискось. Их шелест был отчетливо слышен на фоне урчания и бульканья, которое непрерывно звучало в разгоряченной утробе котла. – Вы не продержитесь среди сугробов и часа. В своих туфлях и пальтишке, – добавил я не без язвительности.
– Я не имею права оставить вас здесь, – снова удивил меня профессор. – Быть может, находясь рядом с вами, я сберегу чью-либо жизнь.
– Быть может, – не стал отпираться я. – Прежде всего – свою.
Брукс вздохнул и тщательно застегнул пальто. Спорить с магистром мне не хотелось. Пусть идет, если считает, что так нужно. Может, образумится и перезимует в каком-нибудь пакгаузе. А если нет, тащить его на спине я не собираюсь. Упертые и погрязшие в гордыне Ревнители Ктулбы едва не прикончили меня, поэтому сочувствия к Бруксу я не испытывал.
Я открыл дверцу, сбежал по искореженной пулеметными очередями лесенке на землю. Снег лепил густо и норовил налипнуть. Он успел покрыть грунт слоем толщиной примерно в полтора дюйма. Мороза я почти не замечал, и мне показалось, что зима в лесных землях – куда холоднее, хотя и не столь снежная. То ли еще творится на перевале. Зато можно не беспокоиться о том, что вдруг нагрянут винтолеты.
Профессор неуклюже спустился. Встал, придерживая рукой шляпу, полы которой мгновенно побелели, с тоской огляделся. Поршни паровоза пришли в движение. Со звуком, похожим на стон, Южный экспресс пополз вперед. Из дыр в бортах тендера просыпался уголь. Со стороны могло показаться, что раненый локомотив исходит черной кровью.
– Куда теперь… вы полагаете… – невпопад проговорил Брукс.
Я пошел в сторону здания администрации. Снег под подошвами не скрипел, а как будто всхлипывал. Профессор поднял воротник пальто до самого носа и заторопился за мной.